Карта онкоцентров
История пациента, победившего рак легкого, рассказанная его дочерью
Содержание статьи
«Девочки, у папы подозревают рак» Стекла внесли ясность Домой и дальше Работа и перемены Спасибо за мужествоМеня зовут Маша, я редактор. У меня классическое журналистское образование, но всю профессиональную жизнь я так или иначе работаю в сфере медицины. Возможно, болезнь, которая пришла в мою семью, повлияла на это.
«Девочки, у папы подозревают рак»
Все началось с этих маминых слов. Она вернулась из поликлиники и буквально рухнула на колени на пол прямо в коридоре. Это не выглядело трагично или пафосно как в фильмах. Стало просто очень страшно.
Самый конец 90-х, из диагностических методов в поликлинике были доступны только флюорография и рентген.
Флюорографию папе тогда сделали планово — насколько я помню, нужно было пройти профосмотр по работе. И как хорошо, что сделали! Потом вызвали на рентген. А после участковый терапевт позвонила маме и попросила прийти. Врач поделилась своими подозрениями и дала направление на госпитализацию и дообследование с предварительным диагнозом «инфильтрат левого легкого».
В больнице провели бронхоскопию и биопсию. Со дня выполнения флюорографии до операции прошло немного, чуть больше месяца.
Стекла внесли ясность
Мне было 15 лет — вполне осознанный возраст. Но события того лета и осени остались в памяти фрагментами: так работает психика и ее охранные механизмы.
Следующий эпизод, который помню после тех маминых слов, — я стою у дверей патологоанатомической лаборатории, лаборант выносит стекла.
Почему их отдали мне, несовершеннолетней, не единственной родственнице живого пациента, — неясно. Юридически тут масса нарушений.
Я разворачиваю обычный тетрадный лист в клетку. В нем — стекла и от руки написанное «плоскоклеточный Ca».
Что означает «плоскоклеточный», я на тот момент не знала, но сокращение «Са» перевелось в голове как-то само собой… Я вышла на улицу, где ждала мама, но не сказала, что прочла заключение. Мы молча пошли отдавать результаты лечащему доктору.
До этого «Ca» у врачей было подозрение, а у нас — надежда. Но стекла внесли ясность. Позже папа признался, что первые симптомы — кровь в мокроте — он у себя уже замечал.
Папе было 46. Курильщик, но не курящий к тому моменту больше десяти лет. Военный на пенсии по выслуге лет. Юрист на гражданке. Выдержанный, терпеливый, дисциплинированный.
Его перевели в другую многопрофильную больницу. Удалить опухоль не смогли из-за ее локализации, поэтому извлекли левое легкое целиком.
Помню, как увидела сквозь рубашку темную полосу шва после операции и скобы. Могу только представить, как больно было папе двигаться, смеяться и даже дышать... Но он старался этого не показывать, шутил, подбадривал не только нас с мамой, но и соседа по палате.
Домой и дальше
Папу выписали. Он еще несколько раз ездил на плевральную пункцию (прокол грудной клетки для удаления лишней жидкости из плевральной полости после операции или для диагностики. — Примеч. ред.) в больницу и начал проходить курс лучевой терапии в НИИ онкологии им. Петрова. Многие его знают как просто «Песочный» (по названию поселка, где он расположен).
Мы видели, что лучевая терапия давалась папе тяжело, но он переносил все стойко. Приезжал домой с размеченной маркером грудью и молча ложился. Агрессивное лечение повреждало слизистую пищевода. Папа не мог есть твердую пищу, пить воду, а иногда даже глотать слюну: было слишком больно. Мама отодвинула все и как могла пыталась облегчить ему жизнь. Готовила крепкий несоленый бульон, пюре. Нам — обычную еду. А чтобы сама когда-то сидела за столом и ела — даже не помню.
Жизнь в нашей семье не то чтобы резко изменилась: мама и сестра продолжали работать, я — учиться, папа на время лечения был на больничном. Но появилось что-то постоянно нависающее сверху и давящее, какая-то оговорка. Мама резко перестала общаться с подругами и все время посвящала заботе о папе. Мы всегда учитывали его физические ограничения, но старались не показывать этого, уважали его достоинство.
За продуктами ходила и мама, и старшая сестра, и я. Но как только папе становилось хоть немного легче между сеансами, он сразу включался в обычный ритм жизни. Правда, мама старалась делать так, чтобы ничего тяжелого к этому времени покупать не нужно было: сама словно невзначай приносила основное, а им с папой оставалось докупить что-то несущественное.
Ни одной жалобы ни от кого я не слышала ни разу. Потом, вспоминая те времена, мама рассказывала нам, что не могла видеть аптеки. Ей казалось, что они такие бесполезные. Зачем эти учреждения, если там невозможно купить самое главное лекарство?
Работа и перемены
Папа заставил себя быстро встать на ноги. Даже не представляю, чего ему это стоило. Он перевелся на работу ближе к дому, чтобы можно было ходить туда пешком. Путь занимал 40 минут в одну сторону, но ездить в транспорте папа не мог: в переполненном автобусе ему не хватало воздуха. В лифте тоже было трудно дышать, поэтому папа спускался по лестнице с 12-го этажа. Правда, подняться пешком не мог: была сильная одышка.
Оставшееся правое легкое больше левого по объему. В теории это давало преимущество, но объективно это оценить невозможно. Дышать все равно было очень тяжело. Папа постепенно тренировался.
Ходил он и раньше неспешно, а стал еще медленнее. Со временем из-за вынужденной осторожности и изменившейся анатомии левое плечо опустилось чуть ниже правого.
Работал много и добросовестно. Он был юристом в РОНО — районном Управлении образования. Проводил проверки детских садов и школ, принимал жалобы, участвовал в судах. Работа была ему по душе, там он чувствовал себя нужным профессионально, а дома его ждала поддержка и забота.
Финансово мы жили скромно, и папа стал оформлять инвалидность, чтобы получить льготы. Больше всего его раздражало, что каждый год надо проходить ВТЭК (врачебно-трудовую экспертную комиссию. — Примеч. ред.) и доказывать, что легкое не выросло. Во-первых, нужно было высиживать в многолюдной и долгой очереди, а во-вторых, бумажная волокита казалась абсурдной и унизительной. Но он терпеливо ездил, проходил обследования и доказывал.
О болезни в семье мы особенно не говорили, интуитивно понимали, что лишний раз озвучивать то, что и так набатом ежесекундно гудит в голове у папы, — не очень правильно. Это, конечно, я говорю сейчас, со своей уже взрослой позиции. А тогда просто чувствовалось колоссальное напряжение обоих родителей: у папы — ответственность за нас всех, у мамы — женская боль и желание помочь любимому человеку.
Я папина дочка. Видеть его боль и отчаяние мне было бы невыносимо. Он это понимал и ничего не показывал. Проснешься утром, тревожно посмотришь на его выражение лица, увидишь любящие глаза, потом еще папа пошутит — и все, вроде все хорошо, живем дальше. И так каждый день. Шутит, держится — значит, катастрофы нет.
По статистике, процент пятилетней выживаемости с таким морфотипом и распространенностью опухоли у курильщиков — в среднем 50%. Но цифры цифрами, а есть еще много всего, что не поддается прогнозам.
После постановки диагноза папа прожил 14 лет. И именно жил. Решился на глобальные перемены и перевез нас в другую страну, с нуля начал обустраиваться там, в совершенно новом месте, учил язык, по силам ремонтировал дом, в котором жили.
Здесь нечего сказать, кроме клишированных, но таких важных и верных фраз: «Ранняя диагностика спасает жизни» и «Поддержка близких значит очень много».
Дело в том, что, когда папа уже несколько лет был в ремиссии, нам пришел вызов на ПМЖ в Германию как переселенцам и мы уехали. Все вместе мы провели там год. Потом родители остались, а мы с сестрой вернулись в Россию.
Папа проходил плановые обследования у пульмонологов: спирометрию (дыхательный тест на скорость и количество вдыхаемого и выдыхаемого воздуха. — Примеч. ред.), сдавал кровь на газовый анализ, делал что-то еще. Все было в норме, и врачи заверяли, что со стороны легких ожидать опасности больше не стоит. И в целом оказались правы.
Спасибо за мужество
Папы не стало через 10 лет после переезда в Германию: он умер от другой болезни. После папиного ухода мама нашла телефон хирурга, который оперировал его первый раз в Петербурге. Она позвонила доктору, чтобы поблагодарить за операцию, продлившую жизнь ее мужа на 14 лет. Хирург не мог скрыть удивления и сказал: «Мое уважение его мужеству и вашей семье».
Я благодарна участковому врачу и рентгенологам, которые заподозрили болезнь и направили папу в больницу. Благодарна хирургам, которые сделали операцию, и всем врачам в «Песочном», которые провели пусть и тяжелую, но эффективную лучевую терапию.
И благодарна папе, который с достоинством прошел свой путь, оставаясь главой семьи и больше поддерживая в своей болезни не себя, а нас. За день до его ухода я пришла к нему в палату — навестить, как обычно. Он улыбнулся и сказал: «Марьюшка, какое у тебя красивое платье!»
M-RU-00021966 июнь 2025
Было полезно?
Мы заботимся о том, чтобы наши материалы содержали актуальную информацию, а также оказывали читателям всю необходимую помощь и поддержку. Сообщите, пожалуйста, была ли эта статья полезна для вас.
Да, было полезно
Нет
Поделиться
Все началось с этих маминых слов. Она вернулась из поликлиники и буквально рухнула на колени на пол прямо в коридоре. Это не выглядело трагично или пафосно как в фильмах. Стало просто очень страшно.
Самый конец 90-х, из диагностических методов в поликлинике были доступны только флюорография и рентген.
Флюорографию папе тогда сделали планово — насколько я помню, нужно было пройти профосмотр по работе. И как хорошо, что сделали! Потом вызвали на рентген. А после участковый терапевт позвонила маме и попросила прийти. Врач поделилась своими подозрениями и дала направление на госпитализацию и дообследование с предварительным диагнозом «инфильтрат левого легкого».
В больнице провели бронхоскопию и биопсию. Со дня выполнения флюорографии до операции прошло немного, чуть больше месяца.
Мне было 15 лет — вполне осознанный возраст. Но события того лета и осени остались в памяти фрагментами: так работает психика и ее охранные механизмы.
Следующий эпизод, который помню после тех маминых слов, — я стою у дверей патологоанатомической лаборатории, лаборант выносит стекла.
Почему их отдали мне, несовершеннолетней, не единственной родственнице живого пациента, — неясно. Юридически тут масса нарушений.
Я разворачиваю обычный тетрадный лист в клетку. В нем — стекла и от руки написанное «плоскоклеточный Ca».
Что означает «плоскоклеточный», я на тот момент не знала, но сокращение «Са» перевелось в голове как-то само собой… Я вышла на улицу, где ждала мама, но не сказала, что прочла заключение. Мы молча пошли отдавать результаты лечащему доктору.
До этого «Ca» у врачей было подозрение, а у нас — надежда. Но стекла внесли ясность. Позже папа признался, что первые симптомы — кровь в мокроте — он у себя уже замечал.
Папе было 46. Курильщик, но не курящий к тому моменту больше десяти лет. Военный на пенсии по выслуге лет. Юрист на гражданке. Выдержанный, терпеливый, дисциплинированный.
Его перевели в другую многопрофильную больницу. Удалить опухоль не смогли из-за ее локализации, поэтому извлекли левое легкое целиком.
Помню, как увидела сквозь рубашку темную полосу шва после операции и скобы. Могу только представить, как больно было папе двигаться, смеяться и даже дышать... Но он старался этого не показывать, шутил, подбадривал не только нас с мамой, но и соседа по палате.
Домой и дальше
Папу выписали. Он еще несколько раз ездил на плевральную пункцию (прокол грудной клетки для удаления лишней жидкости из плевральной полости после операции или для диагностики. — Примеч. ред.) в больницу и начал проходить курс лучевой терапии в НИИ онкологии им. Петрова. Многие его знают как просто «Песочный» (по названию поселка, где он расположен).
Мы видели, что лучевая терапия давалась папе тяжело, но он переносил все стойко. Приезжал домой с размеченной маркером грудью и молча ложился. Агрессивное лечение повреждало слизистую пищевода. Папа не мог есть твердую пищу, пить воду, а иногда даже глотать слюну: было слишком больно. Мама отодвинула все и как могла пыталась облегчить ему жизнь. Готовила крепкий несоленый бульон, пюре. Нам — обычную еду. А чтобы сама когда-то сидела за столом и ела — даже не помню.
Жизнь в нашей семье не то чтобы резко изменилась: мама и сестра продолжали работать, я — учиться, папа на время лечения был на больничном. Но появилось что-то постоянно нависающее сверху и давящее, какая-то оговорка. Мама резко перестала общаться с подругами и все время посвящала заботе о папе. Мы всегда учитывали его физические ограничения, но старались не показывать этого, уважали его достоинство.
За продуктами ходила и мама, и старшая сестра, и я. Но как только папе становилось хоть немного легче между сеансами, он сразу включался в обычный ритм жизни. Правда, мама старалась делать так, чтобы ничего тяжелого к этому времени покупать не нужно было: сама словно невзначай приносила основное, а им с папой оставалось докупить что-то несущественное.
Ни одной жалобы ни от кого я не слышала ни разу. Потом, вспоминая те времена, мама рассказывала нам, что не могла видеть аптеки. Ей казалось, что они такие бесполезные. Зачем эти учреждения, если там невозможно купить самое главное лекарство?
Работа и перемены
Папа заставил себя быстро встать на ноги. Даже не представляю, чего ему это стоило. Он перевелся на работу ближе к дому, чтобы можно было ходить туда пешком. Путь занимал 40 минут в одну сторону, но ездить в транспорте папа не мог: в переполненном автобусе ему не хватало воздуха. В лифте тоже было трудно дышать, поэтому папа спускался по лестнице с 12-го этажа. Правда, подняться пешком не мог: была сильная одышка.
Оставшееся правое легкое больше левого по объему. В теории это давало преимущество, но объективно это оценить невозможно. Дышать все равно было очень тяжело. Папа постепенно тренировался.
Ходил он и раньше неспешно, а стал еще медленнее. Со временем из-за вынужденной осторожности и изменившейся анатомии левое плечо опустилось чуть ниже правого.
Работал много и добросовестно. Он был юристом в РОНО — районном Управлении образования. Проводил проверки детских садов и школ, принимал жалобы, участвовал в судах. Работа была ему по душе, там он чувствовал себя нужным профессионально, а дома его ждала поддержка и забота.
Финансово мы жили скромно, и папа стал оформлять инвалидность, чтобы получить льготы. Больше всего его раздражало, что каждый год надо проходить ВТЭК (врачебно-трудовую экспертную комиссию. — Примеч. ред.) и доказывать, что легкое не выросло. Во-первых, нужно было высиживать в многолюдной и долгой очереди, а во-вторых, бумажная волокита казалась абсурдной и унизительной. Но он терпеливо ездил, проходил обследования и доказывал.
О болезни в семье мы особенно не говорили, интуитивно понимали, что лишний раз озвучивать то, что и так набатом ежесекундно гудит в голове у папы, — не очень правильно. Это, конечно, я говорю сейчас, со своей уже взрослой позиции. А тогда просто чувствовалось колоссальное напряжение обоих родителей: у папы — ответственность за нас всех, у мамы — женская боль и желание помочь любимому человеку.
Я папина дочка. Видеть его боль и отчаяние мне было бы невыносимо. Он это понимал и ничего не показывал. Проснешься утром, тревожно посмотришь на его выражение лица, увидишь любящие глаза, потом еще папа пошутит — и все, вроде все хорошо, живем дальше. И так каждый день. Шутит, держится — значит, катастрофы нет.
По статистике, процент пятилетней выживаемости с таким морфотипом и распространенностью опухоли у курильщиков — в среднем 50%. Но цифры цифрами, а есть еще много всего, что не поддается прогнозам.
После постановки диагноза папа прожил 14 лет. И именно жил. Решился на глобальные перемены и перевез нас в другую страну, с нуля начал обустраиваться там, в совершенно новом месте, учил язык, по силам ремонтировал дом, в котором жили.
Здесь нечего сказать, кроме клишированных, но таких важных и верных фраз: «Ранняя диагностика спасает жизни» и «Поддержка близких значит очень много».
Дело в том, что, когда папа уже несколько лет был в ремиссии, нам пришел вызов на ПМЖ в Германию как переселенцам и мы уехали. Все вместе мы провели там год. Потом родители остались, а мы с сестрой вернулись в Россию.
Папа проходил плановые обследования у пульмонологов: спирометрию (дыхательный тест на скорость и количество вдыхаемого и выдыхаемого воздуха. — Примеч. ред.), сдавал кровь на газовый анализ, делал что-то еще. Все было в норме, и врачи заверяли, что со стороны легких ожидать опасности больше не стоит. И в целом оказались правы.
Спасибо за мужество
Папы не стало через 10 лет после переезда в Германию: он умер от другой болезни. После папиного ухода мама нашла телефон хирурга, который оперировал его первый раз в Петербурге. Она позвонила доктору, чтобы поблагодарить за операцию, продлившую жизнь ее мужа на 14 лет. Хирург не мог скрыть удивления и сказал: «Мое уважение его мужеству и вашей семье».
Я благодарна участковому врачу и рентгенологам, которые заподозрили болезнь и направили папу в больницу. Благодарна хирургам, которые сделали операцию, и всем врачам в «Песочном», которые провели пусть и тяжелую, но эффективную лучевую терапию.
И благодарна папе, который с достоинством прошел свой путь, оставаясь главой семьи и больше поддерживая в своей болезни не себя, а нас. За день до его ухода я пришла к нему в палату — навестить, как обычно. Он улыбнулся и сказал: «Марьюшка, какое у тебя красивое платье!»
M-RU-00021966 июнь 2025
Было полезно?
Мы заботимся о том, чтобы наши материалы содержали актуальную информацию, а также оказывали читателям всю необходимую помощь и поддержку. Сообщите, пожалуйста, была ли эта статья полезна для вас.
Да, было полезно
Нет
Поделиться
Папу выписали. Он еще несколько раз ездил на плевральную пункцию (прокол грудной клетки для удаления лишней жидкости из плевральной полости после операции или для диагностики. — Примеч. ред.) в больницу и начал проходить курс лучевой терапии в НИИ онкологии им. Петрова. Многие его знают как просто «Песочный» (по названию поселка, где он расположен).
Мы видели, что лучевая терапия давалась папе тяжело, но он переносил все стойко. Приезжал домой с размеченной маркером грудью и молча ложился. Агрессивное лечение повреждало слизистую пищевода. Папа не мог есть твердую пищу, пить воду, а иногда даже глотать слюну: было слишком больно. Мама отодвинула все и как могла пыталась облегчить ему жизнь. Готовила крепкий несоленый бульон, пюре. Нам — обычную еду. А чтобы сама когда-то сидела за столом и ела — даже не помню.
Жизнь в нашей семье не то чтобы резко изменилась: мама и сестра продолжали работать, я — учиться, папа на время лечения был на больничном. Но появилось что-то постоянно нависающее сверху и давящее, какая-то оговорка. Мама резко перестала общаться с подругами и все время посвящала заботе о папе. Мы всегда учитывали его физические ограничения, но старались не показывать этого, уважали его достоинство.
За продуктами ходила и мама, и старшая сестра, и я. Но как только папе становилось хоть немного легче между сеансами, он сразу включался в обычный ритм жизни. Правда, мама старалась делать так, чтобы ничего тяжелого к этому времени покупать не нужно было: сама словно невзначай приносила основное, а им с папой оставалось докупить что-то несущественное.
Ни одной жалобы ни от кого я не слышала ни разу. Потом, вспоминая те времена, мама рассказывала нам, что не могла видеть аптеки. Ей казалось, что они такие бесполезные. Зачем эти учреждения, если там невозможно купить самое главное лекарство?
Папа заставил себя быстро встать на ноги. Даже не представляю, чего ему это стоило. Он перевелся на работу ближе к дому, чтобы можно было ходить туда пешком. Путь занимал 40 минут в одну сторону, но ездить в транспорте папа не мог: в переполненном автобусе ему не хватало воздуха. В лифте тоже было трудно дышать, поэтому папа спускался по лестнице с 12-го этажа. Правда, подняться пешком не мог: была сильная одышка.
Оставшееся правое легкое больше левого по объему. В теории это давало преимущество, но объективно это оценить невозможно. Дышать все равно было очень тяжело. Папа постепенно тренировался.
Ходил он и раньше неспешно, а стал еще медленнее. Со временем из-за вынужденной осторожности и изменившейся анатомии левое плечо опустилось чуть ниже правого.
Работал много и добросовестно. Он был юристом в РОНО — районном Управлении образования. Проводил проверки детских садов и школ, принимал жалобы, участвовал в судах. Работа была ему по душе, там он чувствовал себя нужным профессионально, а дома его ждала поддержка и забота.
Финансово мы жили скромно, и папа стал оформлять инвалидность, чтобы получить льготы. Больше всего его раздражало, что каждый год надо проходить ВТЭК (врачебно-трудовую экспертную комиссию. — Примеч. ред.) и доказывать, что легкое не выросло. Во-первых, нужно было высиживать в многолюдной и долгой очереди, а во-вторых, бумажная волокита казалась абсурдной и унизительной. Но он терпеливо ездил, проходил обследования и доказывал.
О болезни в семье мы особенно не говорили, интуитивно понимали, что лишний раз озвучивать то, что и так набатом ежесекундно гудит в голове у папы, — не очень правильно. Это, конечно, я говорю сейчас, со своей уже взрослой позиции. А тогда просто чувствовалось колоссальное напряжение обоих родителей: у папы — ответственность за нас всех, у мамы — женская боль и желание помочь любимому человеку.
Я папина дочка. Видеть его боль и отчаяние мне было бы невыносимо. Он это понимал и ничего не показывал. Проснешься утром, тревожно посмотришь на его выражение лица, увидишь любящие глаза, потом еще папа пошутит — и все, вроде все хорошо, живем дальше. И так каждый день. Шутит, держится — значит, катастрофы нет.
По статистике, процент пятилетней выживаемости с таким морфотипом и распространенностью опухоли у курильщиков — в среднем 50%. Но цифры цифрами, а есть еще много всего, что не поддается прогнозам.
После постановки диагноза папа прожил 14 лет. И именно жил. Решился на глобальные перемены и перевез нас в другую страну, с нуля начал обустраиваться там, в совершенно новом месте, учил язык, по силам ремонтировал дом, в котором жили.
Здесь нечего сказать, кроме клишированных, но таких важных и верных фраз: «Ранняя диагностика спасает жизни» и «Поддержка близких значит очень много».
Дело в том, что, когда папа уже несколько лет был в ремиссии, нам пришел вызов на ПМЖ в Германию как переселенцам и мы уехали. Все вместе мы провели там год. Потом родители остались, а мы с сестрой вернулись в Россию.
Папа проходил плановые обследования у пульмонологов: спирометрию (дыхательный тест на скорость и количество вдыхаемого и выдыхаемого воздуха. — Примеч. ред.), сдавал кровь на газовый анализ, делал что-то еще. Все было в норме, и врачи заверяли, что со стороны легких ожидать опасности больше не стоит. И в целом оказались правы.
Спасибо за мужество
Папы не стало через 10 лет после переезда в Германию: он умер от другой болезни. После папиного ухода мама нашла телефон хирурга, который оперировал его первый раз в Петербурге. Она позвонила доктору, чтобы поблагодарить за операцию, продлившую жизнь ее мужа на 14 лет. Хирург не мог скрыть удивления и сказал: «Мое уважение его мужеству и вашей семье».
Я благодарна участковому врачу и рентгенологам, которые заподозрили болезнь и направили папу в больницу. Благодарна хирургам, которые сделали операцию, и всем врачам в «Песочном», которые провели пусть и тяжелую, но эффективную лучевую терапию.
И благодарна папе, который с достоинством прошел свой путь, оставаясь главой семьи и больше поддерживая в своей болезни не себя, а нас. За день до его ухода я пришла к нему в палату — навестить, как обычно. Он улыбнулся и сказал: «Марьюшка, какое у тебя красивое платье!»
M-RU-00021966 июнь 2025
Было полезно?
Мы заботимся о том, чтобы наши материалы содержали актуальную информацию, а также оказывали читателям всю необходимую помощь и поддержку. Сообщите, пожалуйста, была ли эта статья полезна для вас.
Да, было полезно
Нет
Поделиться
Папы не стало через 10 лет после переезда в Германию: он умер от другой болезни. После папиного ухода мама нашла телефон хирурга, который оперировал его первый раз в Петербурге. Она позвонила доктору, чтобы поблагодарить за операцию, продлившую жизнь ее мужа на 14 лет. Хирург не мог скрыть удивления и сказал: «Мое уважение его мужеству и вашей семье».
Я благодарна участковому врачу и рентгенологам, которые заподозрили болезнь и направили папу в больницу. Благодарна хирургам, которые сделали операцию, и всем врачам в «Песочном», которые провели пусть и тяжелую, но эффективную лучевую терапию.
И благодарна папе, который с достоинством прошел свой путь, оставаясь главой семьи и больше поддерживая в своей болезни не себя, а нас. За день до его ухода я пришла к нему в палату — навестить, как обычно. Он улыбнулся и сказал: «Марьюшка, какое у тебя красивое платье!»
M-RU-00021966 июнь 2025
Было полезно?
Мы заботимся о том, чтобы наши материалы содержали актуальную информацию, а также оказывали читателям всю необходимую помощь и поддержку. Сообщите, пожалуйста, была ли эта статья полезна для вас.
